В доме, отведенном для жилья офицерам «Софи», расположенном на задворках Альхесираса, имелась огромная терраса, с которой открывался вид на бухту, в левой части которой находился Гибралтар, в правой — мыс Кабрита и впереди — смутные очертания африканского материка. Первым, кого Джек увидел на ней, был командир «Ганнибала» капитан Феррис, стоявший сложив руки за спиной и смотревший на свой корабль, лишившийся мачт. Джек служил вместе с ним во время двух плаваний и всего лишь год назад обедал с ним в одной кают-компании. Капитан первого ранга стал не похож на себя: казалось, он страшно постарел и будто ссохся. Хотя они вновь и вновь обсуждали баталию, вспоминая по горячим следам различные маневры, неудачи и несостоявшиеся планы, он говорил медленно, как-то неуверенно, словно то, что произошло, случилось не с ним или было кошмарным сном.
— Так вы находились на борту «Дезэ», Обри, — помолчав, произнес Феррис. — Здорово ему досталось?
— Не очень, не настолько, чтобы выйти из строя, сэр, насколько я смог судить. Пробоин ниже ватерлинии немного, и ни одна из нижних мачт не была значительно повреждена. Если корабль не поставят в док, то его приведут в порядок очень скоро: на нем необычайно толковые моряки-как нижние чины, так и офицеры.
— И велики ли их потери, как вы полагаете?
— Уверен, они значительные. Но вот мой судовой врач — он знает об этом лучше меня. Позвольте представить вам доктора Мэтьюрина. Это капитан Феррис. Боже мой, Стивен! — воскликнул Джек Обри, отпрянув от него. Он привык ко всему, но ничего подобного еще не видел. Казалось, будто Стивен только что вышел из бойни. Рукава, вся передняя часть сюртука до самого воротника были насквозь пропитаны кровью. То же можно было сказать и о его панталонах и белье, окрасившихся в красно — бурый цвет.
— Прошу прощения, — произнес доктор. — Мне следовало бы переодеться, но мой рундук, похоже, разбит вдребезги.
— Я дам вам рубашку и брюки, — сказал капитан Феррис. — У нас с вами один размер.
Стивен поклонился.
— Помогали французским врачам? — спросил его Джек.
— Совершенно верно.
— Работы было много? — поинтересовался капитан Феррис.
— Около сотни убитых и сотня раненых, — отвечал Стивен.
— А у нас семьдесят пять и пятьдесят два, — сообщил Феррис.
— Вы принадлежите к экипажу «Ганнибала», сэр? — спросил Стивен.
— Принадлежал, сэр, — сказал капитан Феррис. — Я спустил флаг перед неприятелем, — сказал он, как бы удивляясь своим словам, — было видно, что его душат слезы.
— Капитан Феррис, — обратился к нему Стивен, — скажите, пожалуйста, сколько помощников у вашего корабельного врача? И все ли у них имеются инструменты? Как только перекушу, я отправлюсь в монастырь, чтобы взглянуть на ваших раненых. У меня имеется два или три набора.
— У нашего врача два помощника, сэр, — отвечал Феррис. — Что касается инструментов, то ничего не могу сказать. Вы очень добры, сэр, вы поистине поступаете по-христиански. Позвольте мне предложить вам свою сорочку и панталоны. Вам, должно быть, чертовски неудобно в такой одежде.
Офицер принес тюк чистой одежды, завязанной в ночной халат, и предложил доктору оперировать в халате, как это происходило после первого июня, когда также наблюдалась нехватка чистого белья[59]. Во время их странной, скудной трапезы, принесенной наблюдавшими за ними сердобольными послушницами, в присутствии часовых в красных с желтым мундирах, карауливших у дверей, он произнес:
— После того как вы осмотрите моих бедных парней, доктор Мэтьюрин, и у вас появится такое желание, то не сможете ли вы совершить акт милосердия и попотчевать меня чем — нибудь вроде макового отвара или настойки из корня мандрагоры? Должен признаться, сегодня я необычайно расстроен, и мне не мешало-как бы это сказать? — связать расстроенные чувства, что ли? Ко всему, поскольку через несколько дней нас, вероятно, обменяют, мне еще предстоит трибунал.
— Что касается этого, сэр, — воскликнул Джек, откинувшись на спинку стула, — вам не стоит переживать. Тут дело яснее ясного…
— Не будьте так уверены, молодой человек, — отозвался капитан Феррис. — Любой трибунал — вещь опасная, правы вы или виноваты; с правосудием он часто не имеет ничего общего. Вспомните беднягу Винсента, командира «Веймута», вспомните Байинга, которых расстреляли за принятие ошибочного решения и непопулярность у черни. Представьте себе состояние чувств в Гибралтаре и в метрополии: от шести линейных кораблей сумели отбиться три французских, а один — «Ганнибал» — захвачен. Это же поражение!
Посадка на мель, обстрел корабля тремя береговыми батареями, линейным кораблем и дюжиной тяжелых канонерок, то, что в течение многих часов лишенное мачт, беспомощное судно подвергалось жестокой бомбардировке, — все это крайне огорчало капитана Ферриса.
— О каком это суде он говорит? — спросил Стивен. — Реальном или воображаемом?
— Достаточно реальном, — отвечал Джек Обри.
— Но ведь он не совершил никакого промаха, не так ли? Никто не может упрекнуть его в том, что он сбежал или сражался недостаточно упорно.
— Но он сдал корабль. Каждый капитан королевского флота, оставшийся без корабля, должен предстать перед трибуналом.
— Понимаю, но думаю, что в его случае это всего лишь формальность.
— В его случае — да, — согласился Джек. — Его тревога необоснованна. Насколько я понимаю, это кошмар наяву.
Но на следующий день, когда вместе с Далзилом Джек Обри пошел в заброшенную церковь, чтобы навестить экипаж «Софи» и сообщить им о том, что власти Гибралтара предложили перемирие, боязнь капитана показалась ему более обоснованной. Он рассказал морякам «Софи», что их, как и экипаж «Ганнибала», обменяют, что уже к обеду они будут в Гибралтаре, где получат привычный горох с солониной вместо этих иностранных блюд. Хотя он улыбался и размахивал треуголкой в ответ на громкие крики «ура», которыми было встречено это известие, в душе у него царил мрак.
Мрак этот стал сгущаться, когда Джек плыл через бухту на баркасе «Цезаря» и ждал в приемной адмирала, чтобы представиться ему. Он то садился, то вставал, прохаживаясь по комнате, разговаривая с другими офицерами, меж тем как секретарь то и дело впускал в начальственный кабинет людей с неотложными делами. Он удивился тому, как много офицеров поздравили его с делом, связанным с «Какафуэго». Ему казалось, что это произошло так давно, словно бы совсем в другой жизни. Однако поздравления (хотя великодушные и с самыми добрыми чувствами) были произнесены как бы мимоходом, поскольку в Гибралтаре царила суровая атмосфера всеобщего самоосуждения, мрачного уныния и особого внимания к ревностному труду, атмосфера бесплодных споров относительно того, что следовало в свое время предпринять.
Когда Джека Обри наконец приняли, он убедился, что сэр Джеймс постарел в одночасье почти так же, как и капитан Феррис. Когда он докладывал адмиралу, тот смотрел на него из-под набрякших век странным взглядом почти без всякого выражения. Он его ни разу не прервал; не было произнесено ни слова похвалы или осуждения, отчего Джеку стало не по себе. Если бы не перечень вопросов, которые он, словно школьник, выписал на карточку, зажатую в руке, он бы принялся сбивчиво объяснять и извиняться. Очевидно, адмирал очень устал, однако он своим быстрым умом сумел выделить нужные обстоятельства, которые отметил на листке бумаги.
— Каким вы находите состояние французских судов, капитан Обри? — спросил он.
— «Дезэ» в настоящее время на плаву, сэр, и находится в довольно приличном состоянии. То же можно сказать и об «Эндомтабле». Я ничего не знаю о «Формидабле» и «Ганнибале», но вопроса о том, что они будут поставлены в док, нет. В Альхесирасе ходят слухи, что вчера адмирал Линуа отправил в Кадис трех офицеров, а сегодня рано утром еще одного — с просьбой к испанцам и французам прийти к ним на выручку.
Адмирал Сомарес прижал руку ко лбу. Он был вполне уверен, что корабли эти никогда не вступят в строй, о чем и доложил в своем рапорте.
— Что ж, благодарю вас, капитан Обри, — произнес он немного погодя, и Джек поднялся. — Вижу, вы при шпаге, — заметил адмирал.
— Французский капитан был настолько любезен, что возвратил ее мне.
— Очень мило с его стороны, хотя я уверен, что его любезность была вполне оправданной. Я почти не сомневаюсь, что трибунал будет такого же мнения. Но, знаете ли, не вполне этично откладывать этот вопрос до суда. Мы рассмотрим ваше дело как можно раньше. Бедняге Феррису, разумеется, придется отправиться домой, но с вами мы разберемся здесь. Полагаю, вы отпущены под честное слово?
— Так точно, сэр. Жду обмена.
— Какая досада. Мне бы очень пригодилась ваша помощь: эскадра в таком состоянии… Что же, прощайте, капитан Обри, — произнес старик, причем едва заметная улыбка осветила его лицо. — Разумеется, вы знаете, что находитесь под номинальным арестом, так что будьте благоразумны.
